(Продолжение)     САША КАНЕС

В суровые годы революции и гражданской войны  Зелёная Пустошь многократно переходила от белых к красным, к зелёным и опять возвращалась к большевикам. «Кедровые мастерские Кранца» были полностью разрушены, но сама усадьба, вовремя оставленная хозяином, бежавшим через Харбин в любезную его сердцу Италию, не пострадала. После окончательной победы красных, в усадьбе воцарилась большевистская власть во главе с всё тем же Демьяном Медяковым.

Заветная сказка о высокм искусстве и счастливом браке. Часть 2      В первый же день своего правления бывший политкаторжанин обошёл свои владения и впал в неистовое негодование при виде античной наготы на фоне первого сентябрьского снега. Прекрасные мраморные изваяния самим видом своим оскорбляли кривоногого обладателя прокуренных редких зубов и драгоценного партийного билета. Однако уничтожить произведения «буржуазного искусства древнеримской империи» без указания сверху побоялся. Демьян Андреевич вызвал двух сознательных рабочих, три года назад выгнанных с предприятия Кранца за безделье и агитацию, и велел им отбить у «скульптур, в первую очередь мужского рода, оскорбляющие человеческое достоинство части и органы, а затем нанести масляной краской доступных в революционное время цветов на нуждающуюся в прикрытии поверхность  изображения купальных костюмов». Далее он приказал поддерживать изваяния в таком виде до получения особых распоряжений из ЦК Партии. Московским большевикам было не до того ни в двадцатом году, ни в тридцатом. А в тридцать седьмом забрали и расстреляли  Медякова за троцкизм и пропаганду обобществления жён. Его приемник Устин  Прокофьевич Дубняк решил от греха подальше вообще превратить особняк Кранца в краеведческий музей, а скульптуры – досадное недоразумение древней истории, спрятать в большой флигель, поименованный отныне запасником. За последние тридцать лет советской власти о них вообще забыли, но невероятно сложившиеся обстоятельства заставили местную власть вспомнить о собрании Кранца и даже немало по сему поводу взволноваться. Нет, это не давнее письмо революционера

Медякова дошло, наконец, до старцев в ЦК. Отнюдь. Дело в том, что проживающие в Европе потомки Петра Порфирьевича издали к столетнему юбилею деревопромышленника и мецената грандиозный мемориальный альбом, где с удивительной подробностью в гравюрах и фотографиях отобразилось былое великолепие и усадьбы, и парка.  Судьбой коллекции заинтересовалось ЮНЕСКО. Советские дипломаты отвечали, что за годы Советской Власти коллекция не только не пострадала, но выросла и обогатилась новыми шедеврами. Проклятые капиталисты изъявили

желание посмотреть. Наши объяснили, что Зелёная Пустошь находится в особой приграничной зоне, так как отсюда рукой подать до  Монголии, всего-навсего  чуть больше тысячи километров, и требуется спецразрешение. ЮНЕСКО продолжало настаивать, и в Политбюро решились на акт доброй воли. В Крайком спустили указание срочно всё привести в порядок и расставить, как было при Кранце. Крайком  дал указание Райкому, а те сказали «НАДО!» Комсомолу.  Тот, как водится, ответил «ЕСТЬ!», и вот мы с Витькой тут! До приезда иностранцев оставалось чуть больше месяца.

     Задача моя заключалась в том, чтобы вылепить из специальной и очень дефицитной в то время лепочной пластики, попросту называвшейся в моей школе пластилином, макеты, сами понимаете каких, недостающих частей скульптур, а затем заказать их в гранитном цеху, работающем при  Усть-Колычёвском центральном кладбище, куда через несколько дней мы должны были отправиться в командировку. Задача же Витькина состояла в том, чтобы мне всячески помогать, снимать растворителем остатки мерзких купальных костюмов с Фавнов и Вакханок и сажать на суперпрочный клей, получаемый из Могилёв-Подольского химического комбината, те части, что я спроектирую в пластилине, а кладбищенские ваятели исполнят в мраморе. Я поинтересовалась, почему нельзя сразу отправить в кладбищенский цех все скульптуры или выписать Усть-Колычёвских специалистов сюда. Ответ оказался прост: необходимо соблюдение конфиденциальности в условиях яростной антисоветской пропаганды, развёрнутой блоком НАТО. Я, разумеется, выказала готовность немедленно приступить к работе, к тому же моего согласия уже никто и не спрашивал. Оплату посулили по тем временам для студентов прекрасную, но  тут же Антонина Ивановна намекнула, что вся работа будет производиться под наблюдением компетентных органов, и с нас потребуется особая подписка о неразглашении. Мы  согласились на всё, подписали, не читая, заранее приготовленные КГБшные бумажки и были немедля допущены к изучению шедевров.  Зрелище и впрямь было удручающим. Глядя на подлинного Зевса, приобретённого семьдесят пять лет назад юным ещё Петром Порфирьевичем в Аосте, я впервые за свою девичью жизнь осознала насколько могут испортить даже весьма атлетического мужчину кастрация  и ядовито-зелёные трусы. Но и Витька с явной тоской смотрел на Артемиду в горошковом купальнике.  Думаю, что вашего воображения достанет и на Вакха в синих кальсонах, и на юного Меркурия с развороченным кувалдой оранжевым пахом. Единственным сохранившимся в целости на этом членовредительском складе был чугунный товарищ  Сталин в парадной

форме генералиссимуса с гнутой курительной трубкой в левой руке. Его демонтировали с площади автовокзала в последний год правления Хрущёва.        

  • Значит, так, ребятки! – обратился к нам после просмотра напряжённый и посуровевший Пустобаев. – Ситуация ясна? Ясна! Приступаем с

     завтрашнего утра.  Жить будете здесь, чтобы Уазик попусту не гонять. Комната у вас на втором этаже в бухгалтерии, Антонина Ивановна всё приготовила. Вопросы есть?

  • А не поселю я их! – неожиданно и твёрдо произнесла хранительница музея.
  • Не понял! – задвигал скулами комсомольский вождь.
  • Комната у меня одна, а они не расписанные!
  • Какие мы не? – переспросила я.
  • Брак у вас не оформлен! – Антонина Ивановна смотрела на нас холодно и сурово. – Как же я вас в одну комнату поселю!?
  • А… какой брак не оформлен… А… если нет брака …  а   ещё…комнату? — пролепетал Витька.
  • Другой нету! И так пришлось бухгалтера в отпуск на месяц раньше отпустить! Это ж надо! – она уже негодовала. – Каждому отдельную комнату хотите!? Буржуйство какое!
  • А… это… без?..
  • А это – разврат!
  • Да, ребятки! – Игорь Артемьевич смотрел несколько мягче, но тоже осуждающе. – С жилплощадью у нас в Зелёной Пустоши пока не всё решено, надо понимать! Порядок есть порядок! Комсомольцы как-никак! Должны были бы как-нибудь понимать.  Придётся расписаться.
  • Да, мы вообще не… — я даже не знала, что тут можно сказать;  заподозрила было Витьку в том, что именно он весь этот бред подстроил, но, посмотрев в его затравленные глаза, поняла, что это, увы, не так.
  • Пройдёмте к Вашему телефону, Антонина Ивановна! – уже не обращая

      никакого внимания на нас, проговорил Пустобаев и направился звонить в   

       ЗАГС. Альтернативой моему неожиданному браку явно были лишь неприятности в местном управлении КГБ и возвращение в душный и сырой барак.

         Через час мы с Витькой уже расписались в тёмном закутке районного отдела записи актов гражданского  состояния без свидетелей и Мендельсона и, получив талоны на приобретение продовольственного заказа и отдельно четырёх бутылок водки к нему, были препровождены в помещение музейной бухгалтерии. Так причудливо наступила моя первая брачная ночь. Сев на колченогую и ржавую  железную кровать, я упёрлась взором в  своего, с позволения сказать, суженого.

  • Расстёгивай! – сказала я, возможно, не очень эротично.
  • Что расстёгивать? – затравленно переспросил молодой супруг.
  • Штаны!
  • Чьи? – он уже просто хрипел от страха.
  • Свои, разумеется!
  • Зачем?
  • Работать будем! – я чувствовала себя последней сволочью, но остановиться

в своём издевательстве уже не могла.

  • Как работать! Что ты хочешь делать!?
  • Что велено  Комсомолом и Партией! Хуи будем валять! Точнее – ваять! Из пластилина! Мне ж натура нужна! Из девичьей памяти на эту тему ничего не наскребёшь! Так что вынимай – будем изучать!

        Невинности в ту ночь я не лишилась.

Работа у нас пошла весьма споро, и уже через три дня мы доложили, что готовы  отправляться  на Усть-Колычёвское кладбище воплощать мои творения в камне. Но оказалось, что всё не так просто. Перед командировкой нам  предстояло предстать пред взыскательной комиссией, созданной специальным партийным распоряжением именно по данному поводу. Это было что-то типа худсовета,   в котором букву «Д» следовало было бы заменить на совсем, совсем другую. Наряду с известными нам уже товарищами Пустобаевым и Сосноповой туда входили:  главврач кожно-венерологического диспансера Павел Павлович Фалосеров, заведующая детской комнатой милиции Ольга Егоровна Тутяпко и председатель профсоюзной организации локомотивного депо Артур Евсеевич Хламовских.

        Заседание комиссии происходило в директорском кабинете музея под председательством Игоря Артемьевича. Он вкратце напомнил присутствующим  суть проблемы и предложил немедля приступить к просмотру. Мы с Витькой поставили на стол картонную коробку с созданными мной пластилиновыми прототипами и открыли крышку. Обсуждения не получилось. Едва я  вынула первый макет (детородные органы лесного сатира совмещённые, скульптура №1), старшина милиции товарищ Тутяпко громко взвизгнула и, закатив глаза, бросилась вон из кабинета с неожиданной для шестипудового создания прытью. Никто из присутствующих даже не успел ещё понять, что же случилось, а из динозаврового зала раздался крик  душераздирающий и дикий.  Затем страшный грохот  и воспоследовавшая  тишина подтвердили, что  испугавшаяся  античной, как сказала бы тётя Клава, тряхомудии Ольга Егоровна налетела в музейном полумраке на гигантский скелет и лишилась чувств. Павел Павлович заявил, что он как врач должен оказать первую помощь и пошёл было на  выход. Но внезапно он остановился, вернулся к столу, ткнул в лежащее на столе мужское достоинство лесного божества крючковатым пальцем и укоризненно покачал головой.

  • Знаете, как это называется? – главный венеролог Зелёной Пустоши уныло посмотрел мне в глаза. – Это – фимоз! Воспалительный процесс крайней плоти, так сказать, налицо! Эх, вы, ваятели! – и он нетвёрдыми шагами гибнущего от пьянства человека побрёл к пострадавшей.

        Остальные члены комиссии тоже чувствовали себя не уверенно и неловко. Они покашливали и переступали с ноги на ногу, вертя в руках плоды моих трудов, и не знали, что теперь сказать.

— Я считаю, — первым нарушил молчание Пустобаев. – Что мнением Пал Палыча, то есть товарища Фалосерова, как специалиста, пренебрегать нельзя! – при этом он прочувственно посмотрел на Антонину Ивановну, и та в свою очередь взглянула на меня с укоризной. – Но всё же я за то, чтобы признать работу удовлетворительной. Возражения есть, товарищи? Нет!?   Ну, хорошо! Значит, запротоколируйте, товарищ Соснопова: За то, чтобы признать первый этап работ по восстановлению предметов искусства выполненным с оценкой удовлетворительно – трое. Против – нет. Двое воздержались.

     Ко мне подошёл товарищ Хламовских и, преисполненный нетрезвой сердечности, протянул руку. В момент рукопожатия мы все вздрогнули от нового вопля, исторгнутого в недрах экспозиции Ольгой Егоровной. Как

выяснилось, товарищ Фалосеров волоком оттащил впечатлительную даму в следующий более прохладный зал, и сам неосторожным движением обрушил на неё куклу-муляж, изображающую в полный рост политкаторжанина Медякова в пыльной робе с кандалами на руках и ногах.

     Через день мы с Витькой и сгорающим от любопытства водителем Геннадием отправились в Усть-Колычёвский гранитный цех. Настроение Виктора было весьма унылым, так как наши супружеские отношения приняли убого-платоническую форму, не устраивающие ни  одну из сторон, но выхода мы на тот момент найти не могли. Гена, напротив,  в первый раз ощущал себя участником какого-то приключения и всю дорогу развлекал нас матерными частушками и  невнятными рассказами из бестолковой личной жизни. Думаю, что если бы Гена родился девочкой, то ждала бы его судьба аналогичная судьбе моей напарницы тёти Клавы.

      Интересующее нас учреждение находилось в подвале общежития на самой окраине Усть-Колычёвска в двухстах метрах от входа на городское кладбище. Мы с Витькой втащили вниз коробку с макетами и вручили угрюмой, источающей запах загробной тоски, приёмщице письмо из райкома, требующее принять от нас заказ по безналичному расчёту.

  • Петрович! — крикнула она в тёмные глубины. – С райкому приехали. Безналичный заказ.
  • Ну, чаво!? – раздался недовольный старческий голос. – Со звёздами штоль?
  • Не! – бесстрастно отвечала приёмщица. – С хуями! Из мрамора хотят.
  • Ну, — ничуть  не удивился невидимый нам пока камнерез. – Чаво из мрамора-то? Из гранита сделаем. Стоять дольше будут.
  • Нам надо из мрамора! – сказала я несколько раздражённо.

           Возле приёмщицы возник сам Петрович, маленький старичок в синем   беретике. Он деловито взял в руки «тряхомудию» фавна:

—    Ну, чаво! — надо из песчаника делать! Дешевле обойдётся!

  • Да, из мрамора нам надо! – уже не выдержал и мой «благоверный».
  • Что ж вы с мастером то так разговариваете! – вознегодовала приёмщица. – Мастер лучше знает! А вы – из мрамора, да – из мрамора! Неуважение какое! Молодёжь называется!

        Я напрягла всё своё терпение и объяснила Петровичу и приёмщице техническую сторону проблемы. В политические детали я, разумеется, не вдавалась, памятуя о данной ранее расписке о неразглашении. Слушали меня, надо сказать, вяло и без интереса. Я не успела закончить, когда Петрович, кряхтя, подхватил коробку и, не прощаясь, потащил её в цех.

  • Вы бы сразу сказали, что вам не на могилу их ставить! – проворчала приёмщица, выписывая квитанцию. – У нас тогда форма другая. Я из-за вас бланк испортила. Идите, через неделю приезжайте работу смотреть.

Мы возвратились назад в Зелёную Пустошь и целую неделю посвятили очистке скульптур от остатков краски, грязи и пыли десятилетий. При помощи нескольких особо доверенных комсомольских работников мы расставили тумбы под изваяния полукругом перед фасадом особняка.  Приближался заключительный  этап нашей работы.  Но нам и не снилось, какой сюрприз нам готовил Петрович вместе со своим гранитным цехом.  

         В этот раз мы приехали в Усть-Колычёвск вместе с Пустобаевым. Он пожелал лично принять участие в получении ответственного заказа. Строго поздоровавшись с приёмщицей, он протянул ей квитанцию и попросил принести выполненную работу. Приёмщица сообщила нам, что Петрович сегодня болеет, при этом она со значением щёлкнула себя пальцами под горлом. Но работа выполнена. Она с гордостью показала на зелёный деревянный ящик в углу комнаты. Пустобаев с Витькой подошли к нему и подняли засыпанную гранитной крошкой крышку, я заглянула внутрь и … увидела там большой чугунный, крайне неказистый и абсолютно одинокий член.

  • Что это!? – закричала я истошно, видимо, напоминая со стороны Ольгу Егоровну Тутяпко в музее.
  • Что, что! Колычёвское чугунное литьё! Петрович специально в литейку к родному брату ездил, тому, что от денатурата в том году ослеп.
  • Почему такой огромный!? – проскрипел зубами Пустобаев. – У нас, Алина, по-моему, в реестре таких не значилось.
  • Я же вам макеты привозила! – вскричала я. – Почему не по ним работали!?
  • Мастер лучше знает, как работать! – завопила приёмщица. – Кому нужны ваши макеты!? Мастер целый день в горячем цеху для вас корячился, а вы недовольные ещё!
  • Так мы же объяснили для чего это! – закричал Витька.
  • А нам ваших объяснениев не надо! Мы и без вас всё знаем! Слава богу, всю жизнь на кладбище! Без объяснениев как-нибудь обойдёмся!
  • Почему он такой огромный!? – сдерживая гнев, спросил Игорь Артемьевич то ли нас, то ли приёмщицу.
  • А нет в цеху такой возможности меньше двенадцати кило отливать! – как могла вежливо ответила приёмщица и прибавила недоумённо. – И что же, что большой!? На такое никто ещё не жаловался.
  • А почему один!? – пискнул фальцетом Витька.
  • А где фондов на чугун брать? А!? – пожилая женщина уже просто тряслась от негодования.

     На этом, можно сказать, всё и закончилось. Времени уже не оставалось, и поездку иностранцев в Сибирь отменили под предлогом усложнившейся оперативной обстановки на Монгольской границе. Сотрудники КГБ до посинения водили их по Эрмитажу и Кремлю. Поездку на усадьбу Кранца обещали провести через год, но, разумеется, обещания своего не выполнили. Нам с Витькой практически ничего не заплатили, но нас это уже почти  не огорчило. В нашей жизни произошло нечто намного более важное. В последнюю ночь своего пребывания в краеведческом музее мы сыграли самую настоящую свадьбу, пригласив на неё водителя Гену, тётю Клаву с дочкой и вожделенного тётей Клавой Николая Смородеева. Водитель Гена отоварил, благодаря своей природной разворотливости,  наши свадебные талоны шпротным паштетом, карамелью, портвейном «Агдам» и неимоверным количеством разносортных пряников, произведённых на Зелёно-пустошским хлебокомбинате.   Витька с

раскачивающимся во все стороны Смородеевым расставили почётным полукругом несчастные, так и не вылеченные пока скульптуры, поместив в центре изваяние Сталина, которому Генка из озорства приварил на автобазе изделие, отлитое Петровичем в горячем цеху. Глядя на это всё, выпившая уже тётя Клава плакала, говоря, что и не знает, когда ещё доведётся с такими культурными людьми выпивать под душевный разговор о хуях и пряниках.

      Больше двадцати лет мы уже вместе с Виктором. И, несмотря на то, что поженили нас почти насильно, причём даже не родители, как в старину, а уж вовсе не пойми кто, мы – счастливы! У нас трое прекрасных детей, свой маленький семейный бизнес – магазин «Интим», как понимаете, за этот бизнес я должна быть, как и за мужа благодарна покойному комсомолу. Я думаю, что именно наш магазин и можно было бы прорекламировать, если бы состоялась предлагаемая мной передача. В любом случае благодарю за внимание и потраченное на меня время…

       Ваша Алина Кондратьева.»

      Прочитав это повествование, я решила немедленно связаться с администрацией нашей передачи и предпринять все усилия, чтобы разбавить обычную нудятину этим занимательным сюжетом. Причём, меня мало интересовало, сколь правдиво я прочитанное мной повествование. Кстати, незадолго до того я, сам того не желая,  поймала на вранье героиню с куда более простой и нгезатейливой историей – она утверждала, что ревнивец муж её бросил из-за того, что она отдалась председателю садового товарищества с целью внеочередной газификации участка  свекрови. Потом, в ходе нашего разговора, дамочка сама проболталась, что никакого участка у мужниной матери и в помине не было, а был только гараж-ракушка. А незадачливым любовником и вовсе оказался никакой ничего не председатель, а нигде не работающий житель города Сыктывкара, уже выступавший год назад в качестве героя темы на передаче наших конкурентов с другого канала. Тема та, помнится, была «Эксгибиционизм».  Я не следователь и не зациклена на правде и только правде. Даже, если Алина сама придумала  сказку, то сказка эта мне понравилась. Однако грянул дефолт 98-го года, и на ТВ всё смешалось. Тем не менее, я позвонила Алине и пообещала вернуться к её истории, когда всё успокоится, но через несколько месяцев  я и сама перестала иметь к нашей передаче какое бы то ни было отношение. Пришлось перезвонить и извиниться.

     Кстати, в конце того второго телефонного разговора я спросила у нашей несостоявшейся героини, знает ли она что-нибудь о судьбе остальных участников той давней истории. Я узнала, что тётя Клава так и не успела прибрать к рукам вожделенного Николая Смородеева, его сбил Иркутский поезд,  когда он как обычно стоял пьяный с расстёгнутыми штанами на краю платформы. Гена женился на дочери тёти Клавы Тане и каким-то образом выехал с ней на постоянное место жительства за границу. Усть-Колычёвский гранитный цех закрыли сразу после той истории за несоответствие требованиям противопожарной безопасности. Игорь Артемьевич Пустобаев приватизировал всё окрестное деревообрабатывающее производство, а также выкупил за гроши и здание краеведческого музея вместе с хранилищем. Дом Кранца он перестроил и поселился в нём вместе с семьёй, а скульптуры отреставрировал, выписав из Италии мастеров, оборудование и материалы. Проникнуть на территорию усадьбы Пустобаева теперь можно только по особому

приглашению Игоря Артемьевича. Безопасностью хозяев, дома и парка с античными скульптурами заведует Антонина Ивановна Соснопова. Но подкупить её однажды удалось. В позапрошлом году Алина через ещё не уехавшего к тому моменту  Геннадия уговорила строгую даму продать  никому не нужное изваяние Сталина с трубкой и неказистым чугунным членом, приваренном на автобазе много лет назад. Теперь эта скульптура доставлена в Москву и стоит в Алинином секс-шопе  на входе в отдел садомазохизма.  В системе замещения волос...

  Опубликовано 3 июня 2016 года   

        

       



style="display:inline-block;width:468px;height:60px"
data-ad-client="ca-pub-9339256050352172"
data-ad-slot="8225109043">